В январе 1823 года, будучи еще в Кишиневе, Пушкин посылал министру иностранных дел письмо с просьбою о разрешении приехать на три месяца в столицу. Но расположенного к нему графа Каподистрии уже не было в Петербурге, и министерский пост занимал граф К. В. Нессельроде, ученик и почитатель Меттерниха, интриган и реакционер. 27 марта он известил Пушкина, что государь в просьбе «изволил отказать». Это совпало с хлопотами А. И. Тургенева о переводе Пушкина в Одессу под наблюдение графа М. С. Воронцова.
25 августа поэт писал брагу: «…я насилу уломал Инзова, чтоб он отпустил меня в Одессу — я оставил мою Молдавию и явился в Европу. Ресторация и итальянская опера напомнили мне старину и ей-богу обновили мне душу. Между тем приезжает Воронцов, принимает меня очень ласково, объявляет мне, что я перехожу под его начальство, что остаюсь в Одессе — кажется и хорошо — да новая печаль мне сжала грудь — мне стало жаль моих покинутых цепей. Приехал в Кишинев на несколько дней, провел их неизъяснимо элегически и, выехав оттуда навсегда, о Кишиневе я вздохнул. Теперь я опять в Одессе и все еще не могу привыкнуть к европейскому образу жизни…»
Пушкину стало жаль «покинутых цепей» и немудрено, ибо кишиневские цепи были куда легче одесских. Поэт скоро почувствовал, что «ласково» принявший его Воронцов на самом деле враждебен ему. По-видимому, попытки А. И. Тургенева «истолковать ему Пушкина» не увенчались успехом, и «милорду»[592] Воронцову не было никакого дела до «спасения» поэта.
[593] был чрезвычайным и полномочным послом русского правительства. Здесь, в Лондоне, М. С. Воронцов получил основательное образование. С 1803 года начинается его военная карьера. Он участвует в ряде военных операций на Кавказе и в Турции. В отечественную войну 1812 года Воронцов находился при армии князя Багратиона под Смоленском. В битве под Бородином он был тяжело ранен. Поправившись, он опять принял участие в походах. В кампании 1814 года он командовал военными частями под Парижем и был назначен командиром русского оккупационного корпуса. Обладатель огромных богатств, умелый администратор и ревностный хозяин вот какой человек оказался начальником строптивого и вольнолюбивого поэта. В припадке гнева Пушкин назвал его «придворным хамом», но, если бы мы не знали закулисных дел этого графа, а впоследствии светлейшего князя, нам непонятна была бы эта заносчивость поэта. Воронцов производил впечатление несколько холодного и надменного человека, но он соблюдал всегда изысканную вежливость и казался безупречным джентльменом. Он владел, между прочим, огромной библиотекой, весьма ценной, и не менее ценным архивом. По-видимому, Пушкин получил доступ к этому драгоценному собранию рукописей. Александр Романович Воронцов[594], дядя новороссийского генерал-губернатора, был покровителем Радищева, и Пушкин в своей статье о первом русском республиканце упоминает о переписке с ним вельможи, который «не вовсе чужд был изданию Путешествия». А. И. Герцен[595] утверждал в предисловии к изданию записок Екатерины, что Пушкин «в Одессе собственноручно переписал для себя все мемуары из библиотеки графа Воронцова».
Почему и как этот европейски образованный аристократ, коллекционер и библиофил стал непримиримым врагом поэта?
государству и служба ему лично — одно и то же. Чиновникам своей канцелярии он давал поручения, не имевшие никакого отношения к их обязанностям. На Пушкина он смотрел как на молодого человека, не лишенного дарований, но безнравственного и легкомысленного. А. И. Тургенев просил заняться его воспитанием, но ему, графу Воронцову, некогда. Он то и дело в разъездах. Он озабочен сооружением шоссейной дороги вдоль южного берега Крыма, насаждением виноградников, разведением тонкорунных овец, приведением в порядок Одессы и одесского порта. Все это важно и несомненно. А что такое Пушкин? Он, правда, прекрасный версификатор, но еще не создал ни одного значительного произведения, и даже лорд Байрон, поэт не слишком высокий, недосягаемый для Пушкина образец. Этот избалованный поклонниками Пушкин пренебрегает государственной службой. Его приходится принимать у себя в салоне, потому что он все-таки как-то рекомендован Петербургом, но он нескромен, и по городу ходят эпиграммы, им сочиненные на ближайших Воронцову лиц. По донесению полицейских агентов, Пушкин, правда, как будто стал осторожнее высказываться по вопросам политическим, но он непристойно шутит насчет церкви и ее учения. Самому графу Воронцову, быть может, нет никакого дела до православных догматов, но надо соблюдать какое-то приличие, а Пушкин все шутит и шутит.
Граф Воронцов был неприятен Пушкину, но он посещал его салон очень часто: ему нравилась жена графа, Елизавета Ксаверьевна Воронцова[596]. Правда, он влюблен в Амалию Ризнич, но эта безумная и страстная женщина пугает сердце своим загадочным поведением. Любовные восторги с нею похожи на пытки. Она всегда непонятная и чужая. После свидания с нею, уверившись в ее любви, можно неожиданно найти в ее доме соперника, с которым она разговаривает, как с близким ей человеком. У этой женщины чахотка. Глаза ее всегда лихорадочно горят. Рядом с нею чувствуешь близость смерти.
С Елизаветой Ксаверьевной легко и весело. Ее откровенное польское кокетство так пленительно, и она совсем не загадочна. Она аристократка, но в ней нет даже тени той надменности, которая характерна для ее супруга. Она знает наизусть стихи Пушкина, и у нее нет сомнений, что поэт создаст какие-то бессмертные вещи. Нет, он значительнее лорда Байрона.
Елизавета Ксаверьевна Воронцова была дочерью графа Браницкого[597][598], была любимой племянницей Потемкина. Браницкие обладали несметными богатствами. Воронцов женился на Елизавете Ксаверьевне в 1819 году за границей и присоединил к своему огромному капиталу богатейшее приданое. В первые годы их супружеской жизни они много путешествовали. Кажется, их связывала тогда искренняя любовь, ничем не омраченная. Она была приятной спутницей. Александр Раевский говорил про нее: «Ее характер — самый очаровательный, какой я знаю». Впрочем, Александр Раевский был в нее влюблен. Но вот Вигель, которого никак нельзя заподозрить в пристрастии, пишет про нее: «Ей было уже за тридцать лет, а она имела все права казаться еще самою молоденькою…» «Со врожденным польским легкомыслием и кокетством желала она нравиться, и никто лучше ее в том не успевал. Молода была она душою, молода и наружностью. В ней не было того, что называют красотою; но быстрый, нежный взгляд ее миленьких небольших глаз пронзал насквозь; улыбка ее уст, которой подобной я не видал, казалось, так и призывает поцелуи».
После мучительных свиданий с Амалией Ризнич Пушкин отдыхал в обществе Елизаветы Ксаверьевны Воронцовой. У Пушкина в это время был конфидент[599], Александр Раевский, которого он считал своим другом. Вигель и некоторые другие мемуаристы уверяют, что Александр Раевский, влюбленный в Воронцову, вел какую-то недостойную интригу, внушая надменному и самолюбивому супругу подозрения относительно Пушкина, способного будто бы посягнуть на честь его сиятельства. Что было делать Воронцову? Не мог же он, генерал-губернатор, вызвать на дуэль «коллежского секретаря», насмешив тем все одесское общество и петербургский двор. Он избрал для защиты своей чести менее смешной, но более низкий и коварный путь, оставивший на его памяти неизгладимое пятно.
28 марта 1824 года Воронцов написал графу К. В. Нессельроде письмо, в котором настаивал на удалении Пушкина из Одессы, снабдив свое требование очень тонкими и хитрыми доводами. В этом своем доносе Воронцов не решился пустить в ход прямую политическую клевету, но косвенно постарался скомпрометировать поэта в глазах царя. «Я не могу пожаловаться на Пушкина за что-либо, напротив, казалось, он стал гораздо сдержаннее и умереннее прежнего, но собственный интерес молодого человека, не лишенного дарований, и которого недостатки происходят скорее от ума, нежели от сердца, заставляет меня желать его удаления из Одессы. Главный недостаток Пушкина — честолюбие. Он прожил здесь сезон морских купаний и имеет уже множество льстецов, хвалящих его произведения; это поддерживает в нем вредное заблуждение и кружит его голову тем, что он замечательный писатель, в то время как он только слабый подражатель писателя, в пользу которого можно сказать очень мало, лорда Байрона…» Оценить этот ядовитый намек в полной мере не так трудно, если мы вспомним, что Александру I очень были известны строки Байрона[600]
Итак, прямого политического доноса Воронцов на этот раз не решился послать, и ему трудно было это сделать, потому что поведение Пушкина в Одессе не давало для этого никакого повода. Оппозиционность Пушкина в 1823–1824 годах не была такой явной, как в Петербурге и в Кишиневе. Воронцов приписывал эту осторожность Пушкина своему влиянию. Он писал Киселеву, начальнику штаба второй армии, что поэт его «боится»; он, Воронцов, говорит с ним не более двух-трех слов в недели две; он не добряк Инзов, который «терял время на споры» с молодым человеком; нет, он, Воронцов, не любит его манер, и он держится невысокого мнения об его таланте; нельзя быть настоящим поэтом без образования, а Пушкин ничему не учился…
слова, как они пишутся; у графа был кодекс правил, которые обеспечивали ему возможность высказывать при случае солидные сентенции, а Пушкин любил парадоксы и не мог похвастаться цитатами из авторитетов; граф был уверен, что существует незыблемая логика и что истина и здравый смысл — одно и то же, а поэт сомневался в логических категориях и думал, что истина вовсе не здравый смысл, а «безумие для эллинов»[601]. Граф считал Пушкина «необразованным человеком», а Пушкин, в свою очередь, полагал, что этот милорд «полуневежда». Они не понимали друг друга.
Догадка графа, что сдержанность в тогдашних политических суждениях Пушкина объясняется его влиянием, основана была на прямом недоразумении. Это умаление оппозиционности Пушкина объяснялось разочарованием его в успехе освободительного движения. Реакция побеждала по всему фронту — в Германии, в Италии, в Австрии, в Испании, наконец в Греции. Вот почему Пушкин написал тогда стихотворение «Свободы сеятель пустынный…». Эти его ямбы исполнены сурового сарказма, а не рабской покорности:
Разочарование в гетерии отразилось и в тогдашних письмах Пушкина. В конце июня 1824 года он писал Вяземскому из Одессы: «Греция мне огадила. О судьбе греков позволено рассуждать, как о судьбе моей братии негров, можно тем и другим желать освобождения от рабства нестерпимого. Но чтобы все просвещенные европейские народы бредили Грецией это непростительное ребячество. Иезуиты натолковали нам о Фемистокле и Перикле, а мы вообразили, что пакостный народ, состоящий из разбойников и лавочников, есть законнорожденный их потомок и наследник их школьной славы. Ты скажешь, что я переменил свое мнение. Приехал бы ты к нам в Одессу посмотреть на соотечественников Мильтиада[602] и ты бы со мною согласился…»
А между тем граф Воронцов, не получив ответа от Нессельроде на первое свое письмо, спешил со вторым посланием, где, ссылаясь на греческих эмигрантов, которые казались опасными петербургскому правительству, тут же упоминает о Пушкине, как будто допуская возможность его связи с гетерией: «По этому поводу я повторяю мою просьбу избавить меня от Пушкина…» Этот донос датируется 2 мая, а в июне был им послан третий донос, где, как уверяет Вигель, «поступки Пушкина были представлены в ужасном виде».
Примечания
«Милордом» (вернее, «полу-милордом») Воронцов назван в эпиграмме Пушкина «На гр. М. С. Воронцова» (1824, др. вариант «Полугерой, полу-невежда»).
593 …отец его… — Воронцов Семен Романович (1744–1832) дипломат, граф, генерал от инфантерии, брат Е. Р. Дашковой.
594 Воронцов Александр Романович (1741–1805) — граф, президент коммерц-коллегии и сенатор при Екатерине II; при Александре I — государственный канцлер, новороссийский генерал-губернатор. Автор мемуаров «Записки о своем времени».
595 Герцен Александр Иванович (1812–1870) — писатель, философ, издатель, революционный демократ.
596 Воронцова Елизавета Ксаверьевна (1792–1880, урожд. Браницкая) — графиня, жена М. С. Воронцова с 1819 г.
— 1819) — граф, великий коронный гетман в 1774–1793 гг.
598 Энгельгардт Александра Васильевна — жена Ф. -К. Браницкого.
599 Конфидент (от лат. confidencia — доверие) — доверенное лицо.
600 …строки Байрона… — имеется в виду поэма Байрона «Бронзовый век», написанная в 1823 г. Александру I посвящены следующие строки: «Вот щеголь-властелин, войны и вальсов верный паладин, умом — казак, с калмыцкой красотой, великодушный, только не зимой: в тепле он мягок, полулиберал; он бы не прочь свободу уважать там, где не нужно мир освобождать».
…безумие для эллинов — перифраз слов «а мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие» — Послание к Коринфянам Святого Апостола Павла (I; 23).
–489 до н. э.) — афинский полководец, одержавший победу над персами при Марафоне (490)