«Полтава» Пушкина, напечатанная за месяц до его поездки на Кавказ, стоит на важном рубеже его биографии, хотя, в сущности, уже «Борис Годунов» определил собою новый путь в творчестве поэта. Только цензура царя, задержавшая выход в свет «Бориса Годунова», дала повод критикам недоуменно разводить руками при появлении «Полтавы»: что случилось с певцом «Бахчисарайского фонтана» и прочих сладкогласных творений? Откуда этот суровый и на слух тогдашних зоилов прозаический стих? Для самого Пушкина трезвость и строгость поэтического стиля были не новы, они уже выражены вполне в «Комедии о Московском Государстве».
Пушкина раздражало тупое непонимание его хулителей. Это видно из его письма П. А. Плетневу, которое он послал ему, вернувшись с Кавказа. Критики упоминают о «Мазепе» Байрона[856]. Но тема поэмы Байрона совсем иная. «Байрон знал Мазепу только по вольтеровой истории Карла XII[857]. Байрон поражен был только картиной человека, связанного на дикой лошади и несущегося по степям. Картина конечно поэтическая…» Но все это ничего общего не имеет с замыслом Пушкина: «Сильные характеры и глубокая трагическая тень, набросанная на все эти ужасы, — вот что увлекло меня…»
Пушкину казалось, что критики единодушны в своем отрицательном отношении к «Полтаве». Хвалебных отзывов поэт не замечал. Однако мнения современников были разнообразны. Это отметил «Московский телеграф». Ксенофонт Полевой[858], усматривая в поэме большие достоинства, подчеркивал народность поэмы. Хвалебные статьи были в «Атенее»[859] и в «Деннице»[860], где о поэме писал Ив. Киреевский. Едва ли не самый враждебный отзыв[861] был в «Вестнике Европы» в статье Надеждина. «Северная пчела»[862], сначала приветствовавшая поэму, позднее, в лице Булгарина, объявила о полном падении таланта Пушкина. Позднейшие попытки истолковать враждебные критические отзывы о «Полтаве» политическими соображениями лишены всяких оснований. Современники вовсе не усматривали в «Полтаве» ничего реакционного. Никому в голову не приходило, что Пушкин полемизирует будто бы в «Полтаве» с декабристами[863]. Недаром демократически настроенный Кс. Полевой хвалит «Полтаву». В «Деннице» Максимовича[864] Пушкин поместил «Отрывки из рукописи»[865], где он высказывается по поводу «Полтавы»: «Habent sua fata libelli[866]. Полтава не имела успеха. Вероятно, она и не стоила его, но я был избалован приемом, оказанным моим прежним, гораздо слабейшим произведениям; к тому же это сочинение оригинальное, а мы из того и бьемся…»
Любопытно, что иные зоилы почему-то находили пушкинского Мазепу глупым. Пушкин, отвечая этим критикам, говорит: «Что изобразил я Мазепу злым, в том каюсь. Добрым я его не нахожу, особенно в минуту, когда он хлопочет о казни отца девушки, им обольщенной. Глупость же человека оказывается или из его действий, или из его слов. Мазепа действует в моей поэме точь-в-точь как и в истории. Речи его объясняют его исторический характер. Недовольно, если критик решит, что такое-то лицо в поэме глупо: нехудо, если он чем-нибудь это и докажет…»
Это замечание Пушкина остается в силе и до наших дней.
Трагедия поэта заключалась в том, что он перерос интересы и вкусы своих читателей. В своей заметке[867] о судьбе Баратынского Пушкин говорит то же самое, что он мог бы сказать о своей собственной судьбе: «Юный поэт мужает, талант его растет, понятия становятся выше, чувства изменяются. Песни его уже не те. А читатели все те же и разве только сделались холоднее сердцем и равнодушнее к поэзии жизни…» А примерно за год до того Баратынский писал Пушкину о читателях по поводу появившихся двух глав «Онегина»: «Высокая простота создания кажется им бедностью вымысла… Я думаю, что у нас в России поэт только в первых незрелых своих опытах может надеяться на большой успех…»
Само собою разумеется, что это «охлаждение» публики к поэзии Пушкина объясняется не только ее непониманием новой, более совершенной поэтической формы, но и кругом тех идей, интересов и тем, коими вдохновлялся теперь поэт. Вот эта идейная высота зрелого Пушкина не удовлетворяла и даже обижала в равной мере и Надеждина, и Булгарина, несмотря на различие их политических и социальных позиций.
На Кавказе, в палатке Раевского, жить было легче и приятнее. Здесь, в «мирной» обстановке, Пушкин изнемогал под тяжестью жандармских приказаний и выговоров, журнальной брани и неудачных попыток как-нибудь устроить свою личную жизнь.
Во второй половине сентября Пушкин был уже в Москве. Прошло четыре с половиною месяца с тех пор, как Пушкин получил письмо от матери невесты. Поэт явился в дом Гончаровых на Никитской в надежде на благосклонный прием.
С. Н. Гончаров, брат Натальи Николаевны, рассказывал, что поэт явился утром. В столовой пили чай, но маменька была еще в постели. Пушкин так торопливо раздевался в передней, что калоша, им снятая с ноги, влетела в столовую. Наталья Николаевна, узнав, что приехал претендент на ее руку, спряталась, не смея к нему выйти без позволения Натальи Ивановны, а когда вышла, то была рассеянной и смущенной. Мамаша приняла жениха у себя в спальне очень холодно. Пушкин позднее писал ей, напоминая об этом: «Сколько мучений выпало на мою долю, когда я вернулся! Ваше молчание, ваш холодный вид, прием Натальи Николаевны, такой равнодушной и невнимательной… Я не посмел объясниться и уехал со смертью в душе…»
Кажется, Пушкин писал это с полной искренностью, но трудно понять его тогдашнее душевное состояние. Мечты о юной невесте сочетались у него как-то странно с его холостыми привычками. Его будто бы восторженная любовь к «небесной» Наташе не помешала ему в кочевой кибитке ухаживать за калмычкой, а покинув Москву 12 октября, он поехал не в Петербург, а в Малинники, откуда писал очень легкомысленно Алексею Вульфу, что Нэтти[868] куда он приехал в первых числах ноября.
С уверениями Юзефовича, что Пушкин стал совсем другим, не вполне можно согласиться. Да, взгляды Пушкина на мир, на смысл истории, на нравственный долг человека, на христианство значительно изменились, но его страстная природа, его душа, жаждущая наслаждений и ничем не ограниченной свободы, осталась все та же. А в Петербурге были немалые соблазны. Одним из этих соблазнов была Каролина Адамовна Собаньская, урожденная Ржевуская, тридцатипятилетняя красавица, любовница графа Витта, родная сестра Евы Ганской[869], в которую был влюблен Бальзак[870].
Каролину Собаньскую Пушкин знал еще в Одессе и тогда уже был к ней неравнодушен, несмотря на то что его сердце в это время было занято любовью к Ризнич, а потом к Воронцовой. Каролина Собаньская, когда-то блиставшая в Вене, в аристократическом салоне своей тетки Розалии Ржевуской[871], вышла замуж за пожилого подольского помещика Собаньского[872], но жила с ним недолго. Бросив мужа, она в 1819 году сошлась с графом Виттом. По-видимому, у нее были и другие увлечения. Она была образованна; ее ценили как прекрасную пианистку; у нее была драгоценная ею собранная коллекция автографов; талантливые современники искали ее общества; Мицкевич познакомился с нею в Одессе в феврале 1825 года и воспел ее в ряде стихотворений; однако он скоро разочаровался в ней и не утаил этого в своих стихах.
Ее любовник, граф И. О. Витт, начальник военных поселений в Новороссии, известен тем, что организовал политический сыск за членами Южного общества и пытался в него проникнуть для целей провокации; он же посылал агента в Михайловское летом 1826 года для наблюдения за Пушкиным. В 1832 году он был председателем политического суда над его соотечественниками-повстанцами. Даже великий князь Константин Павлович брезговал им, называя «обманщиком и негодяем в полном смысле слова, канальей, подобно которой свет не производил».
Витт бросил Собаньскую в 1836 году, а до этого срока она была его верной помощницей во всех его политических доносах и провокациях. Не все, конечно, знали ее роль в грязных делах генерала Витта. Ее дом привлекал к себе многих интересных, умных и порядочных людей, и если для нее были закрыты салоны одесских и петербургских аристократов, то это случилось не по политическим соображениям, а по причине ее любовной связи с Виттом, путавшей всех своей откровенностью. Вот за эту связь ее позорила «шумная молва», и за нее Каролина «по приговору света на честь утратила права»[873]. Ее биография превосходная канва для авантюрного романа[874]. В последний раз она вышла замуж, когда ей было шестьдесят лет. Она умерла в Париже девяноста одного года. Ее муж, Жюль Лакруа[875], посвящал ей, восьмидесятилетней, любовные стихи. По-видимому, у этой авантюристки, несомненно в двадцатых и тридцатых годах состоявшей на службе царской тайной полиции, были какие-то женские чары, сводившие с ума доверчивых людей. Она была артисткой. Она бесстыдно лгала и сама верила в свою ложь. Она давала всем понять, что она верующая католичка, и, кажется, сама верила в свое благочестие. В Одессе она водила Пушкина в костел и «святой водой» увлажняла лоб поэта. В записке ее Пушкину, теперь известной, она откладывает на день свидание с ним, потому что ей надо слушать мессу. Однако Пушкин разгадал в ней обольстительного демона. «Vous etes le demon, c'est a dire celui qui doute et nie, comme le dit l'Ecriture…» («Вы демон, то есть тот, кто сомневается и отрицает, как говорит Писание…»). Это цитата из чернового письма Пушкина Собаньской. Страстные признания, на которые поэт не скупится в двух известных нам письмах к ней[876]«Что в имени тебе моем…». Черновики этих двух пушкинских писем очень похожи на материал для романа; в них поэт ищет выражений, убедительных и нежных; он увлечен своею темою, своею целью — обольстить обольстительницу; он то дерзок, то нежен; но в этих донжуанских приемах нет ни простоты, ни искренности, хотя, быть может, есть настоящая горечь от неудовлетворенной страсти.
Оставаясь в Петербурге с первых чисел ноября до 4 марта 1830 года, Пушкин встречался с Собаньской и очень был увлечен любовною с нею игрой.
Этим отношениям не мешали ни московская невеста, ни петербургские приключения вроде, например, дерзкого ночного свидания с одной великосветской красавицей, о котором П. В. Нащокин рассказал так неосторожно. Вероятно, это приключение во вкусе Казановы случилось как раз в конце 1829-го или в начале 1830 года.
Героиней его является графиня Д. Ф. Фикельмон[877], дочь Е. М. Хитрово[878] Допущенные в него всегда были в курсе последних новостей европейской политики и литературы. Пушкин бывал здесь часто. Он настойчиво ухаживал за графинею. Однажды полушутя он уверял свою собеседницу, что силою воли можно победить какие угодно недуги — даже обморок, внезапно наступивший. Им обоим пришлось на деле проверить это утверждение поэта. Пушкину удалось убедить графиню назначить ему свидание. Они условились, что поэт должен проникнуть вечером в посольский дворец на Английской набережной и спрятаться в гостиной. Ему удалось это сделать. «Наконец, после долгих ожиданий он слышит, подъехала карета. В доме засуетились. Двое лакеев внесли канделябры и осветили гостиную…» Когда хозяйка осталась одна, Пушкин вышел из своего убежища. Они перешли в спальню. Плотные шторы были задернуты. Любовники так увлеклись поцелуями, что не заметили наступившего утра. Когда Пушкин отдернул штору, было уже светло. Графиня повела его к выходу, умирая от ужаса. В доме уже проснулись. У дверей они встретили итальянца-дворецкого. Графиня пошатнулась, чувствуя, что голова у нее кружится. Пушкин сжал ее руку и напомнил о силе воли. Графиня в самом деле нашла в себе мужество позвать камеристку и поручить ей вывести любовника из дворца. Француженка свела Пушкина вниз, в комнаты мужа. Тот еще спал. Их шаги его разбудили. Его кровать была за ширмами. Из-за ширм он спросил: «Кто здесь?» Француженка ответила: «Это я…» И они благополучно вышли из дому.
И вот в конце января или в начале февраля 1830 года Пушкин пишет Вяземскому довольно легкомысленно: «Правда ли, что моя Гончарова выходит за архивного Мещерского[879]? Что делает Ушакова, моя же?..»
Шутливый вопрос едва ли таит в себе значительную сердечную боль; Наталья Николаевна в самом деле была не более его, чем Ушакова или Оленина, или Софи Пушкина… Наталья Николаевна была очередной «невестой», с которой были связаны благоразумные надежды на семейный уют, нравственное благообразие и воздержание от этих «страстей безумных и мятежных»[880], таких мучительных в конце концов. Среди поклонниц Пушкина едва ли не самой верной, самоотверженной и страстной была сорокапятилетняя Елизавета Михайловна Хитрово, мать той самой Доли Фикельмон, которая стала героиней ночного приключения, разоблаченного нескромно П. В. Нащокиным.
«Лизой голенькой», потому что она любила появляться в обществе декольтированной, несмотря на возраст, не столь юный. Родственники и друзья Пушкина насмешливо называли ее Эрминией, именем героини Тассо, влюбленной безнадежно в Танкреда[881]. Наконец, сам Пушкин называл ее Пентефрихой[882], уверяя, что ему приходится в отношениях с ней играть роль Иосифа[883] даже грубоват и нетерпелив, когда она претендовала на его любовь. Е. М. Хитрово была дочерью героя 1812 года — фельдмаршала М. И. Кутузова-Смоленского. Она была хорошо образованна, владела четырьмя европейскими языками, внимательно следила за политикой и литературою. Она вышла замуж за графа Тизенгаузена[884], который погиб геройскою смертью, ведя со знаменем в руках один из русских батальонов в сражение под Аустерлицем. Летом 1811 года она вышла замуж за генерал-майора Н. Ф. Хитрово[885] жить в Италии до 1827 года. Ее дочери, Екатерина[886] и Дарья, были очень красивы, и салон ее привлекал к себе всех выдающихся мод ей Европы.
С Е. М. Хитрово Пушкин познакомился, вероятно, летом 1827 года. Воспоминания о ней князя П. А. Вяземского, графа В. А. Соллогуба[887], а главное, письма к ней Пушкина дают представление об этой не совсем обыкновенной женщине, сумевшей угадать в Пушкине гениального человека и полюбить его до совершенной готовности всем для него пожертвовать. Она знала и ценила Вяземского, Жуковского, Козлова, А. И. Тургенева, В. А. Соллогуба, Лермонтова[888]… Она читала все, что появлялось в Европе значительного, и Пушкин делился с нею своими мыслями о политике и новой литературе. Светская жизнь и ее страстное увлечение поэтом не помешали ей оставаться верующей по старинке, по-православному и, по-видимому, без того пиетизма и ханжества, которые были характерны для последних лет царствования Александра I. По ироническому выражению князя П. А. Вяземского, Е. М. Хитрово пылала к Пушкину «языческой любовью», а к митрополиту Филарету «любовью христианскою». Этот суровый церковник, человек незаурядный и остроумный, пародировал или, по словам того же Вяземского, «палинодировал»[889] «Дар напрасный, дар случайный…»[890]. Вероятно, эти стихи Е. М. Хитрово сама прочла митрополиту, сетуя, быть может, на уныние своего друга. Получив ответ Филарета, она поспешила пригласить к себе Пушкина, обещая прочесть ему пародийные строфы знаменитого иерарха. Пушкин не мог приехать в тот день и писал по-французски своей поклоннице: «Я не смогу предоставить себя сегодня в ваше распоряжение, хотя, не говоря уже о счастии быть у вас, одного любопытства было бы достаточно, чтобы привлечь меня к вам. Стихи христианина, русского архиерея, в ответ на скептические куплеты! Да ведь это в самом деле находка!..»
Стихи Филарета не претендовали, разумеется, на самостоятельное поэтическое значение, и смысл их был только в том, что меланхолическим сомнениям Пушкина в ценности бытия он противопоставил идею личной ответственности человека за нравственное содержание жизни. Пушкин ответил чудесными ямбами «В часы забав иль праздной скуки»[891]. Эти ямбы, конечно, выходят далеко за пределы полемики строгого монаха и вольнолюбивого поэта. Стихи «Дар напрасный, дар случайный…», так же как и его стансы «Брожу ли я вдоль улиц шумных…»[892], написаны, конечно, в часы душевной усталости и вовсе не характерны для трезвой и мудрой пушкинской музы. Вот почему поэт так охотно ответил Филарету, ничем не жертвуя из своих взглядов, сложившихся у него к тридцатым годам.
856 «Мазепа» — поэма Байрона (1818).
857 «История Карла XII» — написана Вольтером в 1731 г.
858 Полевой Ксенофонт Алексеевич (1801–1867) — критик, журналист, переводчик. Им написана рецензия «Полтава», поэма Александра Пушкина» (Московский телеграф. 1829. Ч. 27. № 10).
859 «Атеней» — литературно-научный журнал, издававшийся в 1828–1830 гг. М. Павловым.
«Денница» — альманах, издававшийся в 1830–1834 гг. М. А. Максимовичем. Статья И. Киреевского называлась «Обозрение русской словесности 1829 года» (Денница. Альманах на 1830 год).
861 …враждебный отзыв… в статье Надеждина. — Статья опубликована в «Вестнике Европы» (1829. № 8–9).
862 «Северная пчела» — политическая и литературная газета. Издавалась в 1825–1864 гг.
863 Никому в голову не приходило, что Пушкин полемизирует… с декабристами. — Явная отсылка Чулкова к работе Д. Благого «Социология Пушкина» (1934), который именно таким образом расценивал идейно-политический смысл поэмы.
864 Максимович Михаил Александрович (1804–1873) — профессор ботаники Московского университета, с 1826 г. — начальник Ботанического сада, в 1834–1835 гг. — ректор Киевского университета. Историк, поэт, издатель.
«Отрывки из рукописи»… — Заметка была напечатана в «Деннице» на 1831 год.
866 Habent sua fata libelli. — «Книги имеют свою судьбу» — ставший поговоркой стих латинского писателя, грамматика (III в. до н. э.) Терентиана Мавра.
… — Имеется в виду незавершенная работа Пушкина, написанная в конце 1830 — начале 1831 г. — «Баратынский принадлежит к числу отличных наших поэтов…».
868 Нэтти — так Пушкин называл Анну Ивановну Вульф.
869 Ганская Эвелина (1800? — 1882, урожд. Ржевуская) — русская помещица, полька по национальности, жена Бальзака с марта 1850 г., его многолетняя возлюбленная и корреспондентка. Первое письмо, подписанное «Иностранка», она отправила писателю из Одессы в феврале 1832 г.
–1850) — французский писатель. Пушкин отрицательно относился к его творчеству.
871 Ржевуская Розалия — сестра киевского губернского предводителя дворянства А. С. Ржевуского (1760–1825), жила в Вене, хозяйка аристократического салона.
872 Собаньский Иероним (1761 —?) — муж К. Собаньской.
873 …«шумная толпа», «по приговору света на честь утратила права». — Из стих. Пушкина «Когда твои младые лета…» (1829), посвященного Л. Ф. Закревской.
874 …канва для авантюрного романа. — Сам Чулков воспользовался деталями этой биографии в своем романе «Saltо mortalе, или Повесть о молодом вольнодумце Пьере Волховском», где изобразил К. Собаньскую.
–1887) — литератор, брат известного писателя, библиофила и историка литературы Поля Лакруа.
876 …в двух известных нам письмах… — Оба письма написаны по-французски 2 февраля 1830 г. и проникнуты романтическим мистицизмом, более нигде у Пушкина не встречающимся.
877 Фикельмон Дарья (Долли) Федоровна (Фердинандовна) (1804–1863, урожд. графиня Тизенгаузен) — внучка М. И. Кутузова, с 1821 г. жена графа Шарля Луи Фикельмона (1777–1857), австрийского посланника в Петербурге.
878 Хитрово Елизавета Михайловна (1783–1839) — дочь М. И. Кутузова, в первом браке за графом Фердинандом (Федором Ивановичем) Тизенгаузеном, во втором браке (с 1811) за генерал-майором Николаем Федоровичем Хитрово.
879 Мещерский: или Платон Алексеевич (1805–1889), князь, статский советник, или его брат Александр Алексеевич (1807–1864), князь, полковник.
…«страстей безумных и мятежных»… — Из стих. «Наперсник» (1828).
881 Эрминия, Танкред — герои поэмы Т. Тассо «Освобожденный Иерусалим».
882 Пентефриха — так Пушкин шутливо именовал жену начальника телохранителей фараона Потифара, хозяина Иосифа, которому он был продан в Египте.
883 Иосиф Прекрасный — сын Иакова и Рахили. Его история излагается в Библии (Бытие).
884 Тизенгаузен Фердинанд (Федор Иванович) (1782–1805) — граф, флигель-адъютант, штабс-капитан инженерных войск, погиб под Аустерлицем.
–1819) — генерал-майор, русский поверенный в делах во Флоренции в 1815–1817 гг.
886 Тизенгаузен Екатерина Федоровна (ок. 1803–1888) — графиня, внучка М. И. Кутузова, сестра Д. Ф. Фикельмон, фрейлина императрицы Александры Федоровны.
887 Соллогуб Владимир Александрович (1813–1882) — писатель, чиновник Министерства внутренних дел, автор «Воспоминаний».
888 Лермонтов Михаил Юрьевич (1814–1841) — поэт. В 1834–1837 гг. лейб-гвардии Гусарский полк, в котором он служил корнетом, был расквартирован в Царском Селе.
889 …«палинодировал»… — Созданный П. Вяземским неологизм от слова «палиндром», или перевертень.
…«Дар напрасный, дар случайный…» — Стих, написано в 1828 г. Эпиграфом поставлена дата «26 мая» — день рождения поэта.
…«В часы забав иль праздной скуки». — Стих. написано в 1830 г.
892 …«Брожу ли я вдоль улиц шумных…» — Стих. написано в 1829 г.